Богатырев Або

 

*  *  *

Я отвернусь.

Мост подпалю.

Уйду.

Не смей его тушить —

бессмысленно,

Ведь ничего уж не поделать тут,

Нам просто разные дороги выстланы.

Что было

меж тобой и мной,

храни,

Не обращай в песок воспоминания.

И в моей памяти они –

гранит,

Отдельный неприступный мир,

как Нарния.

Худого не скажу –

пустой ушат,

А словом добрым

нечего обманывать.

Пóлно уже,

пора ускорить шаг,

Подальше от тебя,

моста

и пламени.

Пусть даже

без тебя я потону,

Пусть даже

мне осталось мало времени!

 

Знай,

спину показал лишь потому,

что ты ножом не замахнёшься,

верю я.

 

***

Ну, здравствуй вновь, Хандра, не виделись давненько.

Что принесла на этот раз, скорее покажи?

Печаль? Уже была. Ну не бери так мелко,

Тебе же удивлять меня всё время, пока жив.

 

Давай, рассказывай, что было, где была ты?

Где пропадала, чёрт тебя…?! Соскучился дурак!

Не стой же у двери, прошу в мои палаты!

(Так скромно называю я свой собственный Гулаг)

 

Тут всё запущено: неровный пол скрипящий,

Стена с облезлой краскою, обшарпанная дверь,

Свой доживая век, на петлях живо пляшет,

Запачкана прозрачная в оконной раме твердь,

 

И лампа дребезжит, как пациент Туретта,

И письма все мои к тебе в углу лежат горой…

О, помнишь свой любимый столик туалетный?

Он развалился. Выкинул. Из сердца шли долой!

 

А твой подарок мне с последней нашей встречи —

Апатия — лежит в шкафу, пылится там в тени.

Я ею пользовался, но давно не лечит —

Не довершили свой шедевр изобретатели.

 

Так ты сегодня остаёшься или, мимо

Случайно пробегая, вдруг решила заглянуть?

Прошу, не уходи, побудь подольше примой,

Я слишком долго ждал тебя. Вот честно! Вот клянусь!

 

 

***

Мы смотрим на звёзды отсюда вот издалека

И видим лишь точки на чёрном небесном холсте.

Они, между прочим, не только наш глаз отвлекать

Способны в бессонницу ночи от плоскости стен.

 

Они же на деле во много раз глубже, смотри:

Огромные камни, горящие солнцем, представь!

Но если тебя так же мороком плотным накрыть,

То издалека-то ты тоже ведь та же звезда.

 

 

Не совсем по Бродскому

И если тебя некому терять,

И если тебя некому забыть,

Как хорошо, действительно, что взять

С тебя не будет нечего, спросить.

 

Цени же одиночество, оно –

Твой верный друг и твой надёжный щит.

Как хорошо, что нежное «алло»

После гудков не заставляет жить.

 

Как хорошо, что сердце никому

Не выйдет у тебя уже разбить.

Как хорошо, что жизнь не на кону,

Как хорошо, что некому винить.

 

***

Когда пожар охватывает раненое сердце,

он не сжигает его сразу и дотла, нет;

Я видел, наблюдал воочию, когда уселся

перед своим же, помню — всё как на экране.

Себя анафеме предать у меня в плане

вовсе не было, но так уж вышло, и мне оставалось,

пожалуй, только покориться, переждать, ведь

выжженное сердце, в конце концов, свою товарность

возвращает, обновляется: время-шпатель

его латает. Очень часто люди, кстати,

этого не знают… Или совсем некстати… В общем,

не соглашаются принять сей дар и верить

в то, что они уже излечены, и могут больше

не винить во всех несчастиях и скверне

своего нутра, характера исток артерий.

Так вот, я был один, я был раздавлен, но не сломлен —

Жизнь продолжается, а от меня зависит

лишь то, буду ли я в ней продолжаться в сонме

живущих каждый день. И я на сердце высек:

«Буду!», на сердце дотлевавшем, словно листик.

 

***

Всё навсегда.

И я это не в книжке прочитал.

Как жаль…

 

Не выкинуть и не забыть никак,

хоть будучи от самого в бегах,

что было, что творил, в чём виноват;

Пока я перстень эго целовал,

 

путей витьё описывал задорно,

не знал, что оставляю след из крошек.

И каждый призрак прошлого, что брошен

был мной, оставлен там во старом доме,

 

найдёт меня, объявится с вопросами,

претензиями и озвучит жалобы,

мол, почему нас так нещадно бросили?!

 

– А разве вы и сами не сбежали бы?

 

***

Современный мир во многом облегчил коммуникацию,

Но коммуникативные способности при этом

Регрессировали. Мы, как одинокие акации,

Лермонтовским пальмам вторя, лепим

Собственные пустыни, личные вселенные,

Где нет места людям—близким и посторонним.

Нет от этой дряни никакого исцеления,

Синяя цифровая тишина резка. Не пророним

Слов друг другу; слава Богу в большинстве из случаев.

Тем не менее, если слова есть дождевые капли,

Мы увядаем от их отсутствия. Сидим и слушаем

Шум мерцания пикселей. Но в действительности так ли

Важно это всё – наличие в большом количестве

Связей с людьми: вербальных ли, ментальных или прочих?

В принципе, подобное, я спрашиваю, не граничит с тем,

Что в народе обычно называется «звоночек»?

 

 

*  *  *

Я выпил чаю,

Он был некрепок.

Встаю и молча

Иду на выход,

Спускаюсь тихо,

Однако, громче,

Чем должен, это —

Нога большая,

 

Точнее, обувь,

А потому и

Ступает громко.

Я вышел к свету,

К тому, что сверху

До нас столь долго

Летел, минуя

Всё то, что мог бы.

 

И тут снаружи

Всё та же скучность,

Всё та же серость,

Всё те же стены

Тонов пастельных.

Погода взъелась,

А значит, участь

Дорожья — лужи.

 

Без капюшона

Придётся мокро.

Плевать. В итоге

Всё высыхает —

Считай, Сахара —

И даже доки,

Да что там — море!

Заворожённо

 

Гляжу на небо,

Недолго, правда,

И опускаю

Свой взгляд пониже,

Где кошка рыжих

Котят впускает

Под бампер áвто.

Автó? Нелепо,

 

Неловко вышло.

Неважно, к чёрту!

Засунул руки

В карманы куртки,

Как эти урки,

И шаг упругий

Сквозь разношёрстный

Несёт. Отлично.

 

Тошнит и мутит,

К чему бы это?

Но, впрочем, ладно.

Иду, а мысли

Друг друга быстро

Сменяют жадно;

Про всё на свете,

Про то, что будет,

 

Про то, что было…

Одна идея,

Иголкой тонкой

Пронзает кожу,

О том, что, может,

Быть может только,

Люблю людей я

Себе в убыток.

 

Не всех, конечно,

Но тем не меньше.

А сам того же

Едва достоин.

От новостроек

Да от прохожих

Шагаю резче

В туман кромешный.

 

И ноги тащат,

Как жертву звери.

Остановиться

Придётся скоро.

Как шлейф мне город:

Его границы

За мной, а перед —

Обрыв, а дальше…

Шаг.

 

***

Как способность писать, избежав укора,

Мне поможет внутри разорвать оковы?

 

Слова препинания напрочь забыты.

И неудивительно, ибо в обиде

(Простите уж, Ваше Высочество Гордость!)

Срывается всё, что вы строили, горбясь,

А с этим и голос, как речь или память,

Умение ровно ходить или плавать,

Особенно планы.

Особенно планы…

И оба неправы,

И оба же — правы.

Но что с этим дальше прикажете делать?

Нет глупости всё ж человечьей предела.

 

***

Пожалуй, ты права не только в отношении ко мне,

Но также в отношении меня, чего я не признал чуть ранее.

Мне что-то застилало взор, и виновато тут вовсе не

Моё давным-давно испорченное бесполезным зрение,

А, думаю, причина кроется намного глубже, чем

Окулист способен разглядеть на дне моего глазного яблока.

Во мне сидит, оказывается, [обманчивая] мысль, как червь,

Окутывая всё собой и затуманивая разум, будто облако.

И мысль эта заключается в уверенности в том,

Что, будучи пускай и не примером далеко для подражания,

Я не являюсь и примером зла. Однако, правда в том

(опять же),

что ты увидела моё истинное положение.

Но всё, что ты увидела, на что раскрыла мне глаза,

В твои бросалось потому же, что

мы —

друг друга отражение.

 

***

Mauerbauertraurigkeit

(Мауэрбауэрторихкейдж)

 

 

Мир тебе!

Я вновь пишу в твой адрес,

но без имени,

ибо ты и так поймёшь.

Слова излишни –

ими ли

люди выражают сокровенное?

Излишни, но

как ещё мне докричаться до тебя,

пойми ж меня,

я не знаю!

Извини, что раздражаю буквами,

в общем-то, и остальной этой

литероутварью.

Ты поверь мне,

будь альтернатива, я бы с радостью,

да не клеится иначе.

А давно пора б остыть…

Друг и вечный враг?

Не враг.

Тебе, по крайней мере, – нет:

жизни собственной не жалко за тебя!

Наверное,

пафоса немерено в этих словах,

но ратую

исключительно за истину,

только за правду я.

Другом

не был и не стал.

Сплошные антиномии!

Это всё тебе известно,

новости не новые,

видишь,

даже нечего сказать мне;

сотрясается

мозг в конвульсиях,

и мысли разбегаются,

как зайцы.

Знаешь,

я подумал,

ты – меренга,

тут есть логика:

потому что,

как она,

ты лёгкая и, вроде как,

твёрдая.

Но только вроде.

Ай, ладно, глупости.

И прости, что я всё лью своей глупости

мглу, прости.

Ты…

В конце концов,

(смешно)

всё на тебе завязано:

эти строки,

да и в целом вся работа разума.

И итог:

всего тебе хорошего, р̶о̶д̶н̶

давняя!

Ну а мне –

мои стихи лишь,

да и те

бездарные.

 

P.S.

Моё плечо всегда к твоим услугам.

 

***

«Говори со мной»… Только толку-то?

Я с тобой говорю — и кричу в пустоту,

А оттуда ни эха, ни грохота.

 

Дорогая, всё плохо, там дома горят дома,

Тушат же их сплошь сослуживые Монтэга.

И понятно, помощь отнюдь не рядом, а

сами жители ищут средь этих ремонтника.

 

Я бы мог, разумеется, разглагольствовать

На эту тему далее, но есть более

Для меня важная тема, что до костного

Пробирает. И связано это с тобою.

Я рассказал тебе давнишнюю историю,

Как мальчишки, искупаться вознамерившись,

Вчетвером на речку отправились и здорово

Испугались, когда видимых лиц перечень

 

Сократился…

Что было потом, ты знаешь,

но

Я хочу сказать, тонувший и не спасся бы,

Если б рьяно не цеплялся за спасавшего,

Ибо при желании anything is possible.

 

Есть ещё одна история: про девочку,

Что, когда позвало дно рукой манящею,

Устремилась, лишь расслабив тело немощно,

Отдаляясь в толще синей от палящего.

 

И её, конечно, слава Богу, вытащил

Человек, ей на подмогу Им же посланный.

Но она уже сдалась, и взглядом видящим

Всё прошедшее, смотрела слепо сквозь слои…

 

Я с тобой говорю, да, но толку-то?

Если слышать меня ненамеренная,

Моим словом не будешь ты тронута.